Исследовательский рынок в России в 2019 году. Ежегодный обзор основных проблем и тенденций // Ежегодное интервью И.Задорина порталу Sociologos.ru

Автор:
И.В. Задорин, А.В. Сапонова
Дата:
11.01.2019

Исследовательский рынок в России в 2019 году. Ежегодный обзор основных проблем и тенденций // Ежегодное интервью И.Задорина порталу Sociologos.ru

Социология социологии. Профессиональное сообщество

статей по тематике:
117
Ежегодное интервью Игоря Задорина порталу Sociologos.ru

Интервьюер – Анастасия Сапонова

….

Инфраструктура исследовательского рынка. Что нового?

АС – Два года назад в интервью в преддверии 2017 года Вы говорили о проблеме измерения исследовательского рынка. Изменилось ли что-то за два года? Удалось ли выработать единую методику подсчета объемов рынка? Предпринимались ли какие-то попытки?

ИЗ – Нельзя сказать, что какие-то новые попытки предпринимались, но по крайней мере, те проекты по оценке рынка, которые были раньше, были продолжены. Прежде всего, хотелось бы отметить продолжающийся проект «Рейтинг исследовательских компаний», который ведет Ассоциация 7/89. У них был двухлетний перерыв, но в 2018 году они выпустили новый релиз (13-я волна РИК). Был проведен большой опрос, результаты опубликованы.

Второе – это то, что делает компания FDF Group. Они двигаются по другому направлению. Проект Группы 7/89 – это репутационный рейтинг, он основан на опросе, в рамках которого компании – подрядчики столичных компаний - оценивают эти компании по разным показателям: профессионализма, организованности, технологичности, символического капитала и т.п. То есть это субъективные показатели, выраженные в оценках соответствующих респондентов, которыми являются руководители региональных компаний. А то, что делает FDF Group – это попытка объективного рейтинга, основанного на статистике оборотов. И уже третий раз в 2018 году проведена большая работа, связанная с оценкой суммарных годовых оборотов исследовательских компаний по данным ФНС, Росстата и т.д. Надо сказать, что есть определенные претензии и к тому, и к другому рейтингу. Но вместе они создают некую картину рынка.

Понятно, что статистика – то, что можно было бы назвать клиентским рейтингом, в том смысле, что чем больше дохода у компании, то, значит, ее продукция пользуется большим спросом (хотя это не всегда так), как-то характеризует компанию. Но, с другой стороны, наша статистика оставляет желать много лучшего, и связано это с особенностями рынка. Реальные компании зачастую разделены на несколько разных юридических лиц. И посчитать действительный консолидированный оборот нескольких юридических лиц, имеющих трансферты между собой, довольно сложно. Поэтому к этому рейтингу есть определенные претензии. Многие коллеги еще высказывают недовольство, что их объемы продаж публикуются. Хотя я считаю это свидетельством того, что рынок становится более открытым, прозрачным, и это несомненно хорошо. Но многие коллеги выступают против такого подсчета, говоря о том, что правильно подсчитать тут нельзя, и тогда лучше совсем никак не считать. Я так не думаю. Я полагаю, надо пробовать, надо пытаться даже на этой не самой удовлетворительной статистике осуществлять такие расчеты и измерения рынка. И это будет корректнее, чем некоторые экспертные оценки, которые раз в год осуществляет объединение ОИРОМ, когда на основе только деклараций руководителей ведущих компаний рассчитывается суммарный объем исследовательского рынка в России.

То есть сейчас ситуация такова, что никакого единого общепризнанного инструмента измерения ни объемов, ни качества рынка нет. И в этой ситуации скорее правильно иметь несколько разных инструментов, которые дополняя друг друга, создают более объективную картину.

АС – То есть все-таки есть позитивная динамика?

ИЗ – С точки зрения того, что пробуем разные инструменты – да. Но я не могу сказать, что мы достигли должного качества измерения рынка. Исследовательский рынок по-прежнему во многом закрытый, субъекты рынка по-прежнему плохо знают о продукции друг друга, плохо знают о действительном состоянии дел других компаний. Но тем не менее эксперименты с измерениями исследовательского рынка продолжаются. И это позитивно, да.

АС – От Вашего прошлого интервью у меня лично создалось твердое ощущение какой-то безнадежности, Вы тоже говорили о том, что рынок закрыт, инфраструктура оставляет желать лучшего, не налажен институт кадров, нет системы отраслевого признания. Кстати, а как с ним обстоят дела?

ИЗ – Здесь есть подвижки. Нельзя сказать, что они серьезные, но тем не менее. На последней Грушинской конференции было объявлено о том, что будет разработано положение о единой индустриальной премии. И в 2019 году будет проведено первое оценивание субъектов рынка по параметрам, показателям, которые будут признаны как наиболее важные, существенные и двигающие рынок. Поэтому работа над институтом признания, нашего российского социологического Оскара, ведется, образована рабочая группа, и уже есть некоторые проекты положения о премии. К сожалению, процесс оказался не столь быстрым, как хотелось бы. Но есть решение, что в марте это будет объявлено, анонсировано, и с этого момента каждый из субъектов рынка будет знать, что по итогам 2019 года такая оценка (не говорим пока про номинации) будет сделана и, соответственно, будет награждение.

Это важно, потому что у наших смежников, тех же рекламистов, пиарщиков такие премии давно есть. И они уже признаны, обладают хорошим публичным статусом. И уже показано, что такого рода институты действительно развивают отрасль, развивают рынок, потому что они показывают примеры, задают культурные образцы того, как эффективно работать, достигать определенных успехов в нашей индустрии.

Ну, и надо сказать, что рейтинг Ассоциации 7/89, он тоже в некоторой степени работает как институт признания. Хотя и несколько ограниченный, поскольку это оценка определенного круга столичных агентств, которые какие-то фрагменты своих исследований заказывают региональным компаниям. То есть это не оценка всего рынка. Пока получается, что подрядчики имеют больше оснований оценить крупные исследовательские компании, чем кто-либо. Они по-прежнему остаются самыми посвященными экспертами. Они даже больше знают про эти исследовательские компании, про их работу, профессионализм, чем клиенты. Как бы удивительно это не казалось. Потому что, казалось бы, кто, как не потребители продукции должны оценивать производителей. Но наш рынок таков, что если мы спросим любого заказчика маркетинговых или социологических исследований, то услышим, что этот заказчик имеет возможность оценить максимум три-четыре компании, с которыми он работает, кому заказывает исследования. А другие он не может оценить, потому что не знает их продукции в принципе. И вот эта закрытость рынка, она не позволяет клиентам полноценно оценивать всю индустрию, сравнивать отдельных субъектов рынка. Поэтому оценка происходит сугубо внутренняя, профессиональная.

АС – Но и опираться исключительно на мнение клиента тоже рискованно… Как мне кажется, это специфическая сфера, и у заказчика априори не может быть нужной экспертизы для оценивания компании-подрядчика. Так?

ИЗ – Нет, может. Если этот заказчик имеет возможность оценить много разных продукций. То есть он «попробовал», допустим, 5-7 компаний, тогда, в принципе, он их может оценить.

АС – Но он же не знает внутренней кухни?

ИЗ – Это совсем не обязательно. Вы же когда покупаете колбасу, тоже не знаете внутренней кухни, но Вы ее попробовали и сказали, что вот эта колбаса – дрянь, а другая – хорошая.

В любой индустрии есть три типа оценок, три типа рейтингования субъектов рынка, в зависимости от того, кто является субъектом оценки. Условно, есть премия Music Awards – это рейтинг продаж. У какого артиста за год было больше продаж в денежном эквиваленте, тот и герой. Это клиентская оценка. То есть клиент оценивает конкретного производителя своим рублем/долларом.

Второй тип – премия Grammy. Это уже премия профессионалов, сами профессионалы оценивают своих же коллег. Или премия Oscar – та же история.

А есть еще третий тип оценки, когда оценивают не потребители и не участники самого рынка, а некоторые сторонние люди, являющиеся экспертами, критики. Например, премия FIPRESCI– это премия кинокритиков, которые сами не являются ни производителями продукции (то есть коллегами-профессионалами), ни типовыми потребителями, они оценивают продукцию как особые знатоки.

Если мы возьмем эти три типа механизмов признания, то для нашего исследовательского российского рынка получается, что клиентская оценка не возможна. Рынок закрыт, и сама продукция – исследования, как правило, не публична. У нас не возможна и оценка критиков, т.к. знатоков, которые могли бы представлять, как должна выглядеть исследовательская кухня, и с профессиональной квалифицированной позиции оценили бы исследовательские проекты – их тоже нет. Мы недавно обсуждали с коллегами такой вопрос: «Кого бы Вы могли назвать экспертом в маркетинговых и социологических исследованиях, не являющимся при этом участником рынка?». Назывались по три-четыре фамилии. Условно, Дмитрий Фролов, ведущий портала Research&Trends, он обозревает много разных исследований, вот он хороший сторонний эксперт. Ну, может, еще три-четыре фамилии экспертов, которые следят за исследовательским рынком, что-то пишут. Маловато.

Получается, что на нашем рынке остается возможным только один тип оценки – профессионалы оценивают профессионалов. Собственно такого типа премия сейчас и разрабатывается.

АС – А «Золотую Малину» вручать будете?

ИЗ – Пока нет. Нам бы лучших поощрить для начала. Это был бы большой прорыв.



Еще раз про качество и доверие

АС – А как обстоит дело с таким параметром как доверие в исследовательской сфере? Какова его динамика? Давайте разделим вопрос на два: насколько заказчики доверяют получаемой информации, и доверяет ли результатам исследований само общество.

ИЗ – И я бы еще добавил: как сами профессионалы, доверяют ли они сами тому, что делают.

АС – Тогда давайте начнем с профессионалов.

ИЗ - Долгое время было не принято разбирать работу другу друга. Все знали, так скажем, «косяки», которые возможны. При этом считалось, что профессионал делает работу настолько хорошо, насколько может, но старается делать все правильно. Это долгое время было само собой разумеющимся, поскольку многие ведущие лидеры компаний вышли из научного сектора, где такое понятие как «схалтурить» было не очень понятно. Ты сам ученый, и схалтурить для себя – это было непонятно, зачем делать невалидное исследование для себя самого. Но за годы развития рынка мы отлично поняли, что сейчас в рынке участвуют, скажем так, не только ученые-романтики, и это все-таки бизнес. И многое в бизнесе определяется уже совсем по другим критериям.

Я часто вспоминаю один сюжет. В давнее время, когда разрабатывались стандарты качества продукции в разных отраслях, как правило, закладывались критерии качества, сформулированные профессионалами, понимающими ту самую «кухню», процесс производства этой продукции. Но на рубеже 70-х годов, как говорят, произошла революция в понимании «качества продукции». Во многие стандарты качества ISO были внесены критерии, связанные уже с оценкой со стороны потребителей. Стало считаться, что если потребитель оценивает продукцию как качественную, значит, она качественная и есть.

На мой взгляд, в некоторых отраслях это сыграло дурную шутку. Потому что, например, в нашей отрасли производства сложных для восприятия и понимания продуктов потребитель не может быть квалифицированным оценщиком. В том числе и по этой причине стало много халтуры. Исследования, сделанные под требования не очень грамотного и непритязательного заказчика, часто обладают низким качеством. И самое главное, заказчик в нашей российской действительности не склонен к контролю качества и внешней экспертизе. Уже 20 лет говорю о том, что каждый заказчик, должен подумать о том, чтобы 5% от общей стоимости исследования потратить на внешнюю экспертизу. Но что-то до сих пор не видно спроса на эту экспертизу, что для меня является свидетельством нетребовательности заказчика и его незаинтересованности в действительно высоком качестве продукции. Даже пресловутый контроль поля становится все формальнее и поверхностнее.

Вообще вопрос доверия к продукции прочно связан с наличием определенных институтов, которые повышают или снижают это доверие. Можно выделить три таких института. Во-первых, наличие сторонней внешней экспертизы, которая должна работать на повышение качества исследования, очевидно повышает доверие. Второе – профессионалами должны быть сформулированы стандарты качества. Если это есть в отрасли – доверие к продукции повышается, если нет - снижается. Третье – сертификаты признания. Если есть в отрасли признанные всеми сертификаты, показывающие, что его обладатель действительно качественный исполнитель – доверие повышается.

Кстати, важная тенденция 2017-2018 годов – появились первые компании, которые официально сертифицированы по ISO. Например, компания OMI. ОИРОМ тоже разработал свои стандарты качества, и тоже начинает сертифицировать компании. Например, ВЦИОМ прошел сертификацию по ОИРОМ. И сейчас намерен еще пройти сертификацию по ISO. Это безусловно повышает доверие.

Но, тем не менее, конечно, в целом доверие к социологическим исследованиям снизилось, как мне кажется. И связано это с тем, что сами профессионалы не доверяют друг другу. По крайней мере на том уровне, на каком это было раньше. Даже тот контроль качества, который сейчас возможен, привел к пониманию того, что много халтуры, фальсификаций, методически не корректно выполненных исследований. Экспертиза, которая все-таки начинает развиваться, показывает, что, увы, многие субъекты рынка, которых мы считаем своими коллегами, считаем такими же профессионалами как мы, выдают не очень добросовестную продукцию. И это, конечно, не повышает доверие.

И у нас даже появились «герои», которые на непрерывной критике коллег строят свою профессиональную биографию и репутацию. Я безусловно за то, чтобы вскрывать недобросовестную работу. Но склонен скорее к тому, чтобы обсуждать это прежде всего внутри профессионального сообщества. А некоторые коллеги порой с политическими целями несут это все сразу на публику, на телевидение. Конечно, это не повышает доверие к исследовательской работе. Неквалифицированный потребитель такой неконструктивной информации, который все это слушает по ТВ или читает в интернете, он не будет разделять халтурные центры и честные. Получив некую негативную оценку частных случаев, он будет склонен ее некритично обобщать, то есть переносить на всех. И это негатив для всей отрасли.

АС – То есть если резюмировать, то уровень доверия среди профессионалов падает, среди заказчиков падает, и среди населения…

ИЗ – Падает естественным образом тоже. Еще добавлю про заказчиков. Развилось такое явление как исследование для «проформы», «для порядку», иными словами, «ритуальные исследования». Управленческие решения заказчик все чаще принимает без учета социологической информации. Более того, управленец изначально не рассчитывает использовать эти данные в своих решениях, он просто хочет «провести свою линию» и заинтересован в данных, которые «подтвердят» правильность этой линии. И он, конечно, заказывает исследования, но использует их только в том случае, если они совпадают с его «представлениями о прекрасном». То есть в отдельных случаях снижение доверия к исследованиям вызвано просто тем, что управленец изначально хочет провести свое решение вне исследовательских результатов, и таким образом дискредитирует сам факт исследования своей управленческой позицией. И такое явление развивается...



Про этику и ценности профессии

АС – Грустно. Но перейдем к следующей теме. Один из главных лейтмотивов Вашей риторики последних лет – это тема преемственности. Чего ждать тем, кто в 2019 году только вступает на социологическую, исследовательскую стезю? Какие требования отрасль будет предъявлять к выпускникам ВУЗов?

ИЗ – Прежде всего надо сказать, что отрасль переживает методическую и технологическую революцию. Это факт. Происходит замена старых технологий исследования на новые, цифровые - нейросети, бигдата, и так далее. И этот переход во многих молодых людях вызывает уверенность о том, что старого ничего не надо знать, потому что оно бесполезно. Я уже вижу много примеров, когда начинается изобретение велосипеда под новым названием. Но это не самое плохое. Печально, конечно, когда молодые люди не знают истории исследований. Но преемственность для меня связана прежде всего с преемственностью профессиональных норм и ценностей. Вот здесь совсем беда. У нас и нормы-то не были выработаны достаточно устойчивые, и профессиональная этика еще не сформировалась за всего-то три десятка лет существования исследовательской индустрии в стране. А сейчас приходят люди, которые не только методов, но и норм, канонов не знают, и ценностей профессиональных не признают. Вот это очень печально. И вроде бы простые ценности то: не надо врать, надо стараться сделать все в соответствии с высокими стандартами качества, надо стараться пробовать разные подходы к исследованиям одного и того же объекта, истина многогранна, и ее надо смотреть с разных сторон, объект исследования надо любить, но на нем нельзя «жениться», то есть надо держать дистанцию, прикладное исследование – коллективный труд, и надо ответственно относится к интересам коллектива и т.п.

Раньше эту преемственность норм обеспечивали институты образования, которые что-то каноническое транслировали, и человек получал базу для своих работ, даже инновационных. Честно сказать, я не вижу, чтобы вузы сейчас транслировали именно профессиональные ценности и нормы. Во всей системе образования воспитательная функция институтов исчезла напрочь. Года два назад на соцфаке в Вышке собирали некоторых представителей рынка как потенциальных работодателей для выпускников. Нас там спрашивали, чему учить, чтобы у выпускников было больше возможностей устроиться на работу. И я сказал тогда, что не так важно, чему научат преподаватели ВШЭ в плане теории или методов, потому что это в конце концов можно освоить после и самостоятельно, но выпускник должен выходить с определенным набором профессиональных ценностей, с профессиональной этикой. Он должен любить профессию. Должен правильным образом относиться к коллегам, соблюдать некие каноны профессионального общения. Вот этого мне как работодателю категорически не хватает в выпускниках. Вот здесь разрывы поколенческие просто дикие.

АС – А разве профессиональная этика – это не то, что приобретается в процессе работы? Ведь по сути Университет – это все-таки некая оторванная от реальной жизни сфера.

ИЗ – Ну вот плохо, плохо, что она оторвана от реальной жизни. Она должны быть связана с ней, в том числе через стажировки студентов, через практики и т.д.

АС – Нет, безусловно, конечно, они связаны. Но если говорить о профессиональной этике, где студент это может получить, как не в индустрии? То есть это то, что приходит с опытом. Я с трудом представляю себе предмет в Университете, который называется «Профессиональная этика». Как максимум на него не будут ходить. Это такая абстракция.

ИЗ – Не согласен. Этого, как мне кажется, как раз не хватает в образовании, хотя я могу ошибаться, может, где-то это и есть. Точно должны быть некоторые курсы, на которых либо реальные практики, либо преподаватели, которые имеют практический опыт, рассказывали бы весь технологический цикл исследования и показывали бы, в каких случаях исследователь решает именно этические проблемы. Вот опросы, там куча этических проблем: отношения с респондентом, информированное согласие, фиксация персональных данных, контроль поля, контроль контроля, профессиональная экспертиза работ коллег и т.п.. Здесь очень много того, что связано с профессиональной культурой. Необходимо, чтобы практик рассказывал, как поступать, если заказчик просит сделать что-то такое, что противоречит вашей профессиональной этике. Давление заказчика, какие-то ограничения, пожелания с его стороны, как тут выстраивать коммуникацию, чтобы она была корректной, но с соблюдением профессиональной этики, без отступления от кодекса чести. Тоже самое в поле. А публикация данных…. Это целое море этических нюансов. Если выпускников будут учить не только теории и методам, которые оторваны от жизни, а этой самой практике, то разбор отдельных этических проблем, связанных с профессиональными ценностями, будет способствовать формированию профессионала в полном понимании этого слова.

АС – Но мне кажется, что эти моменты должны вшиваться во все предметы на протяжении всех 4 лет, если мы говорим о бакалавриате.

ИЗ – Наверное… Согласен.

АС – Просто если разбирать вопросы этики в отрыве от всего – это скучно.

ИЗ – Готов согласиться. Если идет курс про методы исследования, то мы туда должны заложить несколько тем, связанных с этикой. Конкретные кейсы. Хороший подход.

АС – Вернемся к преемственности.

ИЗ – Да. Существует разрыв в преемственности профессиональных ценностей. Когда в компанию, реально работающую, приходит выпускник, владеющий методами, но с принципиально другой системой ценностей, это создает больше проблем.

АС – Ценности важнее методов?

ИЗ – Да, в данном случае так.



Основные общеотраслевые тренды. Куда идем?

АС – Ну и классический вопрос, который задают всем вашим коллегам. Каковы общие тенденции рынка? К чему мы сейчас идем? Какие общеотраслевые тренды видите Вы?

ИЗ – Я к этому вопросу подойду таким образом. Два года назад я обозначил 7 организационных трендов. Я ожидал от Вас этого вопроса; «Два года прошло, а ничего не реализовалось из того, что Вы говорили про тенденции». На самом деле кое-что реализовалось.

Один тренд все же реализовался в полной мере. Это тренд на то, что исследования сами по себе уже не потребляются, исследователи вынуждены двигаться в консалтинг, вплоть до смешения видов деятельности. Подчеркиваю, мне эта тенденция никогда не была близка. Я считаю, что это разные типы деятельности и разные ответственности измерения и изменения социальной реальности. Но сейчас действительность такова, что заказчик не хочет получать только фактуру «что есть в реале», он сразу хочет получать ответ на вопрос «что с этим делать?». Распространяется модная тема agile, когда заказчик и исполнитель формируют единую команду, и проект реализуется в непрерывной коммуникации исполнителя и заказчика. И не так, как в традиционном стиле, когда есть постановка задачи, есть техническое задание, есть согласованная методологическая процедура, потом исследователь самостоятельно проводит исследование, а потом сдает заказчику конечный продукт. В организационных технологиях типа эджайл уже все по-другому: там исполнители работают во взаимодействии с заказчиком постоянно, и уже изначально предполагается, что в процессе работ возможны изменения в постановке задач, возможны изменения в методологических параметрах, возможны изменения в отдельных моментах самого конечного продукта. Все это ориентировано на то, чтобы заказчик сразу получал нечто большее, чем просто информацию о каком-то предмете исследования. Он сразу с исследовательскими результатами должен получать т.н. «инсайты». Это становится почти обязательным продуктом исследователя, и это меня, конечно, бесит. Исследователь должен не просто передать информацию, он должен обеспечить инсайты. Вообще-то, по моему мнению, это нонсенс, потому что инсайт – это должно быть озарение самого заказчика, вызванное получением информации, и он сам (или отдельно нанятый консультант) должен по этому поводу что-то придумать. Но нет, заказчик требует, чтобы ему предоставили эти инсайты, доставьте ему эти озарения, доставьте эти решения и оригинальные идеи. Вот такая вынужденная ситуация. Многие исследователи к этому нормально относятся, они начинают сочинять заказчику всякие разные фантазии, в том числе сугубо психотерапевтические, и очень многие добились в этом большого успеха. И таким образом то, что собирается в рамках полевых исследований, в рамках реального сбора и анализа информации, уже не имеет того значения, которое раньше. Важно уже сразу каким-то хитрым и оригинальным образом это все проинтерпретировать и подать.

АС – А если нет инсайта? Его нужно придумать?

ИЗ – Его нужно придумать! Вот в том-то и дело! Довольно часто и раньше такое было, когда исследователь приносит результаты, а заказчик говорит, что это он и сам знал, это очевидно, банально. У исследователя всегда был нормальный ответ на эту претензию: «в соответствии с ТЗ не предполагалось обязательно выдать что-то неочевидное, а предполагалось подтвердить или опровергнуть Ваши гипотезы, уважаемый заказчик, и без наших исследований они так и остались бы гипотезами (проще – домыслами), а то, что мы их подтвердили, это не банальности, а страхование Вашего управленческого решения». Теперь получается так, что управленец не хочет сам придумывать управленческие решения, он сразу требует «принесите мне их». Очевидность уже не принимается, требуются оригинальные идеи по прорыву на рынке. Происходит склеивание двух разных деятельностей, исследование непрерывным образом переходит в консалтинг.

Еще раз повторю, я плохо отношусь к этой тенденции, именно потому, что в такой связи исследователь берет на себя другую ответственность, и чтобы предоставить заказчику адекватные и интересные решения, он уже должен знать и понимать не только объект управления, но и самого субъекта управления (заказчика). Сказать «сделайте с объектом то-то и то-то» возможно только при понимании возможностей, ресурсов самого заказчика, его истории, способностей сделать то или иное. Это нормальный консалтинг. Почему в консалтинговом мире консультанты – это как домашние врачи или семейные адвокаты? Потому что они долго работают с одним и тем же клиентом. На исследовательском рынке многие коллеги еще не очень понимают, что если они идут в консалтинг, то они должны в большей степени быть привязанными к определенным клиентам, и уже не смогут работать на много разных компаний, потому что иначе размывается их экспертиза, а порой возникает и конфликт интересов. Возможно, в этой связи будет развиваться предметная или объектная специализация. Чтобы выдавать решения, исследовательские компании должны будут специализироваться на какой-то одной отрасли.

АС – Кроме консалтинга и предметной специализации есть еще какие-то тенденции?

ИЗ – Да, есть. Вторая тенденция очень важная, как мне кажется. На исследовательский рынок резко вышли ВУЗы. Еще лет пять назад их присутствие было не сильно заметно. В 90 годы очень многие исследовательские компании сформировались из кадров, которые вышли из ВУЗов. Потому что финансирование образования рухнуло, и многие преподаватели, способные к исследованиям были вынуждены начать зарабатывать самостоятельно. Вот они и организовывали предприятия, исследовательские компании и работали на свободном рынке. И долгое время была тенденция, что сотрудник исследовательской компании, зарабатывая на свободном рынке, иногда еще из любви к профессии работал еще преподавателем в ВУЗе. При этом было понятно, что преподавание – это поддержание некой профессиональной компетенции, статуса, а собственно заработок был всегда за пределами ВУЗа. Так вот эта ситуация за последние 5 лет очень сильно изменилась. В ВУЗы пришли реальные деньги. Порой большие деньги. В том числе в рамках проектов программы «100 плюс 5» и т.д. И получается так, что для многих специалистов-исследователей работа в вузе становится уже денежно более обеспеченной, чем битва на свободном исследовательском рынке. А некоторые ВУЗы просто оттягивают на себя заказчиков именно за счет статуса. Вышка – типичный пример. Года три-четыре назад Кузьминов сказал, что ВШЭ производит до трети всех социально-политических исследований в России. Что это означает на самом деле? Вот ЦИРКОН - совсем маленькая компания, но мы входим в реестр официальных поставщиков ВШЭ. Это означает, что Вышка оттягивает на себя большую часть исследовательских бюджетов (прежде всего госучреждений), а потом все равно довольно много из этого перераспределяет, перезаказывает, но уже по меньшей цене и без каких-либо авторских прав реальных компаний-исполнителей. То есть очевидно, что она использует эти маленькие компании, а часть из них она просто купила в свое время. А сейчас уже и многие региональные вузы начинают работать таким же образом. Во-первых, они забирают довольно большую часть заказов, во-вторых, они начинают концентрировать у себя кадры. Это такая вот тенденция. Я сейчас никак ее не оцениваю, ни как хорошую, ни как плохую (хотя для малого исследовательского бизнеса это однозначно плохо). Просто фиксирую факт, что значение вузов на рынке исследований выросло. Все больше исследователей совмещают работу в вузе и работу в исследовательской компании. Очень часто исследовательские компании становятся подрядчиками вузов. Большей частью это, конечно, социально-политические исследования, но и маркетинговые тоже в портфеле университетов появляются.

И третья тенденция, важный момент отрасли – смена поколений руководителей. Многие исследовательские компании были сформированы в 90-е годы людьми, которые пришли в отрасль в сравнительно молодом или среднем возрасте. И сейчас они находятся в возрасте ухода из активной профессиональной деятельности. И во многих компаниях в ближайшие годы будет происходит смена руководителей. Она уже началась. При этом смена поколений – она, во-первых, болезненна, у многих руководителей нет приемника, некому передать управление, по разным причинам. Некоторые компании просто умирают. Трагедия еще заключается в том, что многие компании существовали как артели, мастерские, которые не капитализируются, и не продаются. Они не продаются без основного мастера. То есть такой малый бизнес можно только передать кому-то. А продать невозможно. В этой связи допускаю, многие старые компании просто умрут, а новые появятся, потому что молодежь будет забирать (выкупать) не старые устойчивые компании, а будут создавать новые, свои собственные. И это будет многое определять на рынке. Это мои предположения, может быть, я тут ошибаюсь.

АС – Три главных тренда.

ИЗ – Те, что реально осуществляются. Из ранее названных мною семи это те три, которые реально осуществляются. Но это не просто тренды, это три главные проблемы, я бы сказал. Проблема вынужденного консалтинга. Проблема расширения участников рынка за счет ВУЗов, что приводит многих к проблеме пересмотра профессиональной самоидентификации. И третья проблема смены поколений менеджмента, собственников компаний.

АС – И в заключении про Sociologos.ru.

ИЗ – Про Социологос. Мы когда создавали этот портал (8 лет назад), мы предполагали, что это будет некий информационный сервис всей индустрии. Очевидно, что такой информационный сервис должен быть, и он должен принадлежать какой-то профессиональной ассоциации. Но в то время такой профессиональной ассоциации, которая могла бы взять на себя эту функцию, не было. Сейчас я вижу, в ОИРОМе происходят очень позитивные изменения. Там появились энергетика, динамика, там появись новые люди. Многие люди, которые тормозили процесс развития отрасли, ушли от руководства. Мне кажется, что сейчас было бы очень актуально, чтобы такой портал появился именно как портал профессиональной ассоциации. Поэтому ЦИРКОН будет сворачивать эту деятельность, хотя базу данных исполнителей мы еще некое время поведем (она, кстати, очень существенно обновилась за последнее время).

Пока мы продолжим поддержание портала, но в надежде на то, что эту деятельность с функцией информационного центра индустрии, возьмёт на себя какая-то исследовательская ассоциация.

АС – Большое спасибо!